Фотороман с Владимиром Вяткиным
Мой фотороман с Володей Вяткиным начался давно. Еще в ту пору, когда я заведовала фотослужбой в журнале «Огонек». Но до сих пор я не могу сказать, что перелопатила и отсмотрела всего Вяткина. Он по-прежнему остается для меня фигурой загадочной и интригующей. Определения, которые рождаются в моей голове при просмотре его новых работ, всегда начинаются с «не». Непостижимый, непредсказуемый, невозможный, необъятный, неисчерпаемый, неугомонный, неуловимый …
Текст: Наталья Ударцева. Фото: Владимир Вяткин.
Статья о В. Вяткине была опубликована в журнале Фото&Техника N1 (32) 2009
Фотограф Владимир Вяткин
Фото: Валентина Сергеева
Родился в 1951 году в Москве. Окончил факультет журналистики Московского государственного университета. Фотокорреспондент Российского информационного агентства «Новости». Преподаватель факультета журналистики МГУ, Школы журналистики «Известий», Первой национальной школы телевидения.
С 2004 года Владимир Юрьевич является академиком Международной гильдии фотографов средств массовой информации. В 1985 году Международная организация журналистов (IOJ) присвоила ему статус «Международный мастер фотожурналистики». Работы Вяткина неоднократно побеждали на международных конкурсах:WorldPressPhoto, Mother Jones Photo Contest (International Fund for Documentary Photography, США), SSF World Sports Photo Contest (Япония), Humanity Photo Award и Great Wall. В 2003 году «Золотым призом» его отметил Саддам Хусейн. Трижды он входил в жюриWorldPressPhoto(1987, 1988 и 1992 гг.). У него свыше 160 фотографических наград.
Владимир Вяткин — участник множества российских и международных выставок, его персональные выставки и мастер-классы проходили во многих городах России, в Югославии, Словении, Чехии, Венгрии, Болгарии, Китае, Монголии, Никарагуа, Сирии, Германии, Зимбабве, США и Франции.
Вяткин давно стал неотъемлемой частью московской фототусовки
Мы изредка перезваниваемся, гораздо реже встречаемся, но почему-то не в Москве, а в других городах. Мы год собирались встретиться в Москве, встретились в Питере, а через неделю — в Нижнем Новгороде. Еще через год наконец-то в Москве, в день его возвращения из Минска и накануне отъезда в Воронеж…
Он все время куда-то едет: открывать свою выставку, проводить мастер-класс — в Самаре, в Питере, Екатеринбурге, Нижнем Новгороде, Минске, за рубежом. Вот опять уезжает… И так — все время.
У него много учеников. Вяткин в окружении своих студентов давно стал неотъемлемой частью московской фототусовки. Красивый, энергичный, экспрессивный. О каждом из студентов он может говорить часами. Они все талантливые. Они с ним постоянно. Он с ними снимает, дискутирует, воспитывает, помогает, пристраивает. Они отвечают ему восторженной взаимностью: недавно организовали выставку в модном московском ресторане, сейчас делают для него сайт. Он для них Мастер, гуру, у которого всегда полно новых идей и планов…
Недавно встретились с ним в переходе метро. Володя был с ноутбуком под мышкой:
– Вот, выдали в агентстве. Буду осваивать, — сказал он сдержанно.
Для меня загадка, когда он успевает снимать свои шедевральные карточки и спит ли он вообще? Он работает в крупнейшем российском фотоагентстве, преподает, каждый год участвует в главных российских и зарубежных фотоконкурсах, не пропускает ни одного крупного московского события с приставкой «фото-».
Он был несколько раз женат, у него три жены, теперь уже бывших, и пятеро детей: один сын и четыре дочери, младшей Марусе пять лет, о них он трогательно заботится и гордится их успехами:
– Все они такие разные, и в то же время очень похожие на меня, — говорит Владимир Юрьевич о своих детях. — Сын — музыкант, неоднократный лауреат международных конкурсов.
Живет Владимир Вяткин в съемной однокомнатной квартире в старом московском районе. От бесконечных мытарств по квартирам он очень устал, часть его архива погибла.
Я плачу, когда смотрю его старые фотографии времен Советского Союза и перестройки. Со мной происходят странные вещи, когда я вижу его новые работы: мне хочется бросить все, присоединиться к толпе его студентов и убрать, наконец, из своей головы эпитеты, начинающиеся с отрицания…
Еще мне кажется, что он постоянно рвет свое сердце и вкладывает его в свои снимки, в своих героев, в своих студентов, в своих детей, в любимых женщин… Невозможно одному человеку, пусть он сто раз Вяткин, сотворить столько шедевров за одну коротенькую человеческую жизнь и пройти путь от реализма к неопикториализму!
Да-да, именно так: новое направление жизни известного фотожурналиста Владимира Вяткина, обладателя многих наград и премий в области фотожурналистики, — пикториализм, да не какой-нибудь обычный, всем знакомый, а НЕО: он снимает цветы на среднеформатную черно-белую пленку, а потом расписывает в разных стилях живописи. Если бы мне сказали, что Вяткин ушел в монастырь, я бы в эту новость с трудом и не сразу, но, наверное бы, все-таки поверила. Но Вяткин и пикториализм, который считается оппозицией к реальной фотографии и жизни? В это поверить невозможно. Тем не менее, это так.
В его снимках — всегда нерв, драма, напряжение, контраст… Он экспрессивен в фотографии и в реальности. Он так же, как и его снимки, наполнен драмой на грани с трагедией, острым интересом к жизни и определению своего места в ней:
– В последнее время я занимаюсь фотоонанизмом, — резко говорит он о своем новом увлечении. — То, что я делаю, никому не нужно. Раньше в АПН было 40 разных изданий, у меня были командировки, 20—30 публикаций в месяц, а что сегодня? Ничего! Вот я и мучаю себя, пытаясь через цветы выразить свои мысли, свои состояния и переживания. В фотографии я давно, и не чувствую себя в ней человеком случайным. Для меня это не профессия — это образ жизни.
Поздним московским вечером мы вчетвером — Вяткин, Александр Мелихов, студентка Даша и я — сидим на крохотной кухне квартиры, которую снимает Владимир Вяткин, и разговариваем. Вернее, говорит Вяткин, а мы все внимательно слушаем, иногда задаем уточняющие вопросы.
Владимир Юрьевич только что вернулся из поездки в Минск, куда его пригласили на премьеру спектакля «Свадьба», поставленного московским режиссером Владимиром Панковым.
– Очень интересная интерпретация пьесы Чехова: жених — столичный прохиндей, невеста — богатая белорусская старуха. Все актеры играют несколько сцен одновременно. Играют обалденно, великолепно! Очень смешной спектакль. Я получил удовлетворение и от того, что уехал из Москвы, сменил обстановку, и от самой постановки. Несмотря на усталость — дорога, короткий сон, — я испытывал огромный подъем. Это для меня какая-то новая энергетика. Отснял полторы тысячи сюжетов. Фоторедакторы отбирали три часа и три часа смеялись.
В агентстве отношение ко мне уважительное. Руководитель отдела — мой бывший студент Владимир Баранов, великолепный редактор, хорошо понимает фотографию. Отношение ко мне доброе, искреннее. Но я сам не вписываюсь в современную фототехнологию, не владею компьютером, не владею английским и выпадаю из цепочки. Уверен, что через пять-шесть лет вся информация, кроме русского, будет еще на английском языке и, может быть, на китайском. Среди моих студентов есть ребята, которые знают по 2—3 иностранных языка!
Сегодня человек, не владеющий языками, ограничивает себя в профессиональных возможностях. Ну, и будет он востребован в пределах Садового кольца, ну еще в странах СНГ. Феномен Юрия Козырева и Сергея Максимишина еще и в том, что, когда понадобились русские фотографы, владеющие языками, их оказалось совсем немного. В идеале, если ты владеешь техникой передачи фотоинформации, обработки изображений, знаешь языки, умеешь организовать процесс, имеешь опыт и умеешь снимать и писать, ты обязательно будешь востребован. А я этим не владею, вот и снимаю то, что происходит в Москве, чаще всего — открытия выставок и пресс-конференции.
Володя на секунду словно потухает, потом снова оживляется:
– Нельзя научить и научиться снимать, как Брессон, но можно овладеть данной изобразительной стилистикой. Для меня высший уровень профессионализма фотографа, если он владеет различными художественными приемами и умело их применяет. Никто сегодня не владеет таким объемом визуальных выразительных средств, каким владею я. Для меня интересно не только найти тему, но и снять ее в соответствующей изобразительной форме. Да, сегодня я ушел в пикториализм. Александр Лапин сказал, что я свихнулся, что, достигнув высот в фотожурналистике, повернул назад.
– Для тебя пикториализм — это некий протест?
– Нет, необходимость. Это не специально. Я начинал когда-то это снимать, но не настолько глубоко. Сегодня на World Press Photo стали побеждать работы, сделанные с помощью художественных приемов. Такое немыслимо было пятнадцать-двадцать лет назад. Основа фотожурналистики — документальность, она же ее и губит.
В 60—80-е для меня образцом иллюстративной подачи материала был журнал Stern. В нем было мало фотографий, но каждая — такая завлекалочка! Любой, кто покупает журнал, сначала его просматривает, потом читает. В Stern всегда визуальная интрига. Сейчас почти не осталось таких изданий. Мне говорят, что теперь хорошо, нет цензуры. А мне тогда было лучше, комфортнее. Да, была цензура, хотя лично мне никто не запрещал ничего снимать, и было уважительное отношение к фотографии и фотографу. Сейчас я получаю за свою работу в 20 раз меньше, чем получал тогда. Да, цензуры нет, но и полной реализации и востребованности тоже нет. Отдельные фотографии мне снимать неинтересно. Мне очень интересны мои герои на протяжении длительного времени. Их развитие. Мое развитие. Но это никому не нужно. Я единственный фотограф из победителей WPP, кто не сделал мастер-класса в Амстердаме. 42 фотографа-победителя, а такое ощущение, что одни глаза, одна голова, одни руки — так они все похожи! У нас в России есть фотографические звезды, но мы никогда не думаем о пиаре, о том, что им отдельно надо заниматься. Брессон — чистой воды пиар!
Один очень известный американский фотограф сказал, что в России нет, не было и не будет настоящих фотографов. Ну, может быть, Родченко и Бальтерманц. Мы слишком долго жили в замкнутом пространстве, за железным занавесом. Никто в мире не знает Альперта, Гаранина, Зельму, Штеренберга, Тарасевича…
Возвращаясь к пикториальной (я называю ее неопикториальной) фотографии: почему она?.. У меня есть пять — как минимум — собственных технических приемов. На самом деле документальность убивает художественность фотографии. У художника, живописца, графика больше приемов и возможностей передать свою авторскую индивидуальность, у фотожурналиста документальность — основа профессии.
Фотожурналистика как состарившаяся принцесса лежит в хрустальном гробу и ждет, когда придет принц и ее разбудит. Интернет, радио, телевидение ее забили. Человек утром проснулся, телевизор включил и, пока завтракает, получает аудиовидеоинформацию. Надо получить больше — залез в Интернет и все изучил. Фотография опаздывает. На 10 минут, на сутки, но она опаздывает. Телевидение ее опережает. Берут тему, делают поверхностный материал — и бегут дальше. Не может телевизионная группа зависнуть на месте, влезть во все и изучить детали. А фотограф может! Я в Чечне был и две недели, и месяц, и больше. Жил в окопах с солдатами. Приезжали телевизионщики, за день все снимали: здесь солдаты спят, здесь едят, здесь оружие чистят — и уезжали. Все быстро-быстро, деньги-деньги-деньги. До тех пор, пока людям не надоест поверхностная информация, это будет иметь место…
Даже не представляю, каким должен быть фотограф будущего. Ему потребуются знания нескольких языков, психологии, юриспруденции, технические навыки, коммуникабельность, умение быть незаметным. Как говорил Всеволод Тарасевич, высший класс фотожурналиста — быть мухой на стене, незаметно внедриться, стать своим, действовать тонко и деликатно.
Нельзя преподавать фотожурналистику в 20—30 лет. Должен быть жизненный опыт. Моду, рекламу — можно, фотожурналистику — нет. Пока человек не набрался опыта, пока не выбрал для себя: либо личное счастье, либо фотожурналистика, — он не может преподавать. Я начал преподавать фотожурналистику в 30 лет, с легкой руки Всеволода Тарасевича. У меня уже был жизненный опыт: детский дом, Вьетнам, Афганистан, но с каждым годом мой опыт рос, и у меня было что сказать своим слушателям, что им передать: бесценный жизненный опыт, совокупность ошибок. Если кто-то думает, что я ежечасно, ежедневно делаю шедевры, он ошибается. Если я за год сделал одну хорошую фотографию — я этот год прожил не зря.
– Володя, именно об этом я и хотела спросить тебя. Как удается совмещать рядовую повседневность и сверхзадачу — снять хороший кадр?
– С каждым годом все труднее. Многое зависит от настроения и состояния. Я уже немолодой человек, есть и головокружение, и остеохондроз. Но есть та планка, ниже которой даже в самой неинтересной съемке я не могу опускаться. Для меня мои главные оценщики — мои коллеги, фоторедакторы, те люди, с которыми я пришел в АПН в те 60-е годы: Володя Федоренко, Сережа Гунеев, Сережа Субботин. Сейчас мы с Володей Федоренко остались вдвоем в фотоотделе РИА «Новости», став незаметно ветеранами.
Не важно, что мне поручили снимать, я стараюсь сделать это хорошо, я экспериментирую, стараюсь снимать необычно. Как-то бывший директор фотослужбы заметил с иронией: «Вяткин у нас — фотохудожник». На самом деле я просто фотограф, но стараюсь быть художником, потому что фотожурналистика в том виде, в котором она существовала раньше, не нужна сейчас никому. Сейчас снять — не проблема, проблема — продать. Последние пять лет из журналов ко мне редко обращаются с предложением что-то для них снять. Ушло мое поколение фоторедакторов. В 90-е у меня не хватало ни рук, ни ног, чтобы выполнить все задания, я делился с ребятами, чтобы никого не подвести. Сейчас из журналов звонят крайне редко, да и то со странными просьбами. На днях звонила девушка из глянцевого журнала с просьбой снять пакет стирального порошка. Я отказался.
– Какой вид съемки для тебя самый сложный?
– Снимать обнаженную натуру необычайно сложно. Для того, чтобы понять, что чувствует модель, фотограф должен сам обнажиться. Чтобы понять, как это непросто и стеснительно. Лучшие фотографы обнаженной натуры — это женщины. Например, Сильвия Блюм. Великолепно! Для меня обнаженная женщина стоит на первом месте по красоте. Мужик — на сто первом. Потому что есть еще цветы, есть реки и озера, птицы. Поэтому последние четыре года я изучал не фотографию, а живопись.
Я раньше думал, что самые большие «дураки» — фотографы. А оказалось, что самые большие «придурки» — художники. Учиться надо у них. У них все настолько соизмеримо: детализация, пластика, свет, ничего случайного. Поэтому я изучаю живопись, бегаю в художественные музеи с лупой, чтобы посмотреть, какие мазки краски на полотнах великих художников. Стараюсь понять, чем они жили, что думали, что переживали.
Так что я сейчас завален литературой по изобразительному искусству. Фотография меня интересует, но живопись интересует больше, она дает мне подпитку, внутренне настраивает. Я снимал хоккей — и снял по-разному одну и ту же игру: так, как надо было снять для новостного агентства, и снял для себя, так, как было нужно мне.
– Творчество и женщины. Отношение к ним, с ними, любовь, разрыв — как это сказывается на фотографии?
– Прямая зависимость. Если бы не было женщин, я бы не занимался ни музыкой, ни живописью, ни фотографией. Я бы не ездил на войну. Если бы не было женщин, некому было бы доказывать, что ты самый лучший на свете, самый умный, самый ловкий, самый супер-супер. А у фотографа, кроме чисто мужских амбиций еще и творческие амбиции. Поехать на войну и снять войну — это иные мозги, иное умение, иная технология. Доказывать себе неинтересно!
Хотя сейчас я в какой-то мере доказываю самому себе, что я могу выжить и сделать то, что никогда не делал раньше. Когда мы расставались с моей женой, великолепной женщиной, честной, искренней, матерью моих маленьких дочерей, она мне сказала: «Ну вот, Вяткин, теперь ты сделаешь свои самые гениальные снимки!». Это не так, самые гениальные снимки делаются, когда рядом любимая женщина, любимые дети и тыл прикрыт.
– Ты несколько лет упорно снимаешь цветы. Почему?
– Цветы выжали из меня много сил и денег. Три года я их снимаю. Сейчас заканчиваю. Вот еще маки сниму — и все. Началось все с незабудок, которые я купил у бабки в переходе за 40 рублей. А потом убил на них несколько десятков тысяч, пока не снял их так, как мне было нужно. Четыреста пленок у меня ушло на ромашки. Снимал летом с четырех часов утра до позднего вечера: разное освещение, разное настроение, свет, тени, блики, ты снимаешь и снимаешь, а они увядают, умирают у тебя на глазах.
Сделал много открытий, нашел новые приемы. О некоторых рассказал на мастер-классах. Меня спросили, не боюсь ли, что все мои секреты начнут широко применять. Я не боюсь, применяйте, пробуйте, снимите, как я. Снимите лучше! Пока не нашлось никого…
– Фотографическое видение — можно ли научить этому?
– Можно ли научить фотографическому видению? Нет, это от Бога. Развить, улучшить, отшлифовать — да, научить — нет. Если у вас нет слуха, вы не сможете играть на музыкальном инструменте, если нет голоса, вы не станете певцом. Так и с фотографией: нет фотографического видения — нет фотографа, нет фотографии, есть изображение. Оно может иногда даже стать иллюстрацией. Но никогда — фотографией.
К тому же мало обладать фотографическим видением и быть фотографом. Как в спорте: если не бегаешь ежедневно, не можешь быть участником Олимпийских игр. Кроме этого должно быть особое мышление: образное, способное видеть и читать символы, улавливать ассоциации. Пожалуй, литература ближе всего к фотожурналистике из всех видов искусств.
– Если бы мы разбирали фотографию на составляющие, как ты думаешь, чего в ней больше: литературы, технологии или самого снимающего?
– Я снимаю сердцем и душой. Если нет ни того, ни другого — нет фотографии. Технологии — да, от них никуда не денешься. К сожалению, современные технологии девальвировали фотографию. Появление автофокуса девальвировало спортивную фотографию. Все стало очень легко. Что будет дальше, я не знаю. Все стало автоматическим, не надо уметь, только нажимай. Первый в фотографии — человек, его душа. Его сердце, образование. Мировоззрение. Во вторую очередь — технология. В-третьих — фотографический опыт. Он приходит не за один год. Я не учу фотографировать, я учу мыслить образами, символами, учу фотографическому языку, драматургии. Как, например, рассказать в 12 кадрах судьбу собачки Му-Му?
Зарядил меня на преподавание Всеволод Тарасевич. Абрам Штеренберг дал мне эмоциональную поддержку. Маленький, хрупкий, лукавый, одержимый фотографией человек. Моя личная жизнь складывалась на фоне фотографии: моя первая жена — фотограф, вторая — пианистка. С ней я познакомился только благодаря фотографии. С третьей — тоже благодаря фотографии: мы познакомились, когда кто-то из общих знакомых попросил меня помочь сделать ей портфолио после окончания ВГИКа. Все через фотографию, с помощью фотографии, благодаря фотографии… Не знаю, был бы я жив, если бы не фотография. Слава богу, что я не стал ни музыкантом, ни художником, ни учителем истории. Фотограф, фотожурналист — великолепная профессия, равных ей нет!
Не представляю, что еще могло бы мне дать возможность увидеть мир в том объеме, в каком дала фотография. Это гениальное открытие, гениальная профессия и непростой образ жизни.
Я пятнадцать лет снимаю тему «Затерявшиеся во времени», ищу людей, которые не вписываются в отведенное им время. Я их не гримирую, просто фотографирую. Со своими студентами снимаю те же темы, которые им даю как задание. Как иначе доказать, что мое задание реально выполнить?
Через два года мне 60. Хочу сделать выставку, не просто выставку, а ретроспективу сорока творческих лет и показать все свои стилистические возможности, начиная от первых своих фотографий.
– Тебе понадобится огромный зал…
– Мне нужен Манеж! Не знаю, получится — не получится. Но это нужно не столько мне, сколько моим детям, чтобы они увидели, что их отец — хороший фотограф, пусть и не самый лучший отец и не самый лучший дед… Очень трудно разорваться между фотографией и личной жизнью. В прошлом году на вручении золотой медали World Press Photo узнал, что я — уникум. Я единственный фотограф, кто ежегодно, на протяжении 37 лет посылал свои работы на этот конкурс. У меня самый широкий тематический диапазон побед на этом конкурсе: детская медицина, войны в Чечне и в Афганистане, спорт, тюрьма, балет. Я ненасытен, мне неинтересно стоять на месте. Мой самый любимый жанр — портрет. Когда я увидел в середине 60-х портреты Василия Малышева, я был поражен: то, что у меня не получалось в живописи, Малышев, мой учитель, сделал в фотографии.
– А как ты попал к Василию Малышеву?
– Я окончил музыкальную школу. Живописью и графикой занимался самостоятельно, в АПН пришел сначала фотолаборантом. Потом меня взял к себе художник-график Юрий Комаровский. Три года я у него работал. Малышев случайно увидел мои фотографии и «выкупил» меня у Комаровского за бутылку коньяка и лимон. Было это так. Малышев пришел к Комаровскому и говорит: «Отдай мне этого парня!» — «Не отдам, он мне самому нужен». — «А сколько он стоит?» — «Бутылку коньяка и лимон!». И когда я официально стал учеником Василия Малышева, жутко переживал Абрам Петрович Штеренберг, что не к нему меня назначили учеником.
Он во мне души не чаял, и каждую пятницу приходил ко мне и рассказывал о тех, кого ему довелось фотографировать, а я приставал к нему с просьбой открыть секреты его фотопечати. Он отмахивался, говорил, что научит, успеешь, мол, все узнать. Но я так и не узнал: его сшибла машина на Пушкинской площади, когда он кормил голубей (жил он в подвале АПН). Безумно смешной персонаж: лысая голова, метр пятьдесят восемь роста, кеды 46-го размера, пиджак 54-го, необыкновенно добрый и трогательный. Он погиб, и в течение суток исчез весь его творческий архив…
Всеволод Тарасевич вселил в меня психоз преподавания. Он меня просто заставил. Я отнекивался, ссылался на заикание — он сказал, что все пройдет, как только я начну преподавать молодым основы фотожурналистики. Оказался прав. Взрывной, непредсказуемый Тарасевич, фотожурналистикой он был одержим. Малышев научил меня общаться с людьми. Зельма и Малышев, Морозов и Волков-Ланнит, Штеренберг и Тарасевич — мне просто повезло с учителями. В то время в агентстве работало одновременно четыре поколения фотографов!
Команда АПН была самой творчески сильной. Благодаря Малышеву я был вхож в круг старшего поколения фотографов. Очень уважительно ко мне относились и Владислав Киврин, и Анатолий Гаранин, который тесно общался с Малышевым. Валерий Шустов оказал на меня большое влияние, Юрий Абрамочкин, Дмитрий Донской, Саша Макаров, отец Иоанн (Олег Макаров) — мой духовный и творческий наставник. Мне повезло с моими одногодками. Я сам себе завидую! Учу своих студентов тому, чего сам не умею. Я учу их быть счастливыми.
– Что планируешь в ближайшее время?
– Во-первых, сделать совместную выставку своих работ и работ учеников. Возможно, в «Фотоцентре» на Гоголевском бульваре. Во-вторых, собираюсь вступить в Союз фотохудожников России. Реально работает, много делает для фотографии это творческое объединение и в Москве, и на периферии.
Понимаешь, в основе всего любовь. В том числе любовь к фотографии. Недавняя выставка Юры Роста меня удивила, она для меня — витамин роста: она помогает творчески подрасти и интеллектуально развиться — удивительный синтез фотографии и публицистики. Она меня вдохновила! Я снимаю серию портретов известных людей, в том числе фотографов. Роста хочу снять, он мне очень дорог, Кривцова, Колосова, других фотографов. Сегодня меня очень интересуют искусствоведы, коллекционеры, кураторы, галеристы. Интересное растет молодое поколение. Образованное, умное, тонкое. Очень хочу, чтобы, наконец, мы провели первый российский аукцион фотографии и показали всему миру многообразие и неисчерпаемость российской фотографии.
Послесловие. Меня, как и Володю Вяткина, волнует то, что происходит с фотожурналистикой. Не только в России — во всем мире. Российская фотография интегрировалась в мировой фотографический процесс и уже давно не живет своей отдельной жизнью. Вечный спор: документальность или художественность, массовость или избранность, простота или загадочность, заложенные в самой фотографии еще в момент ее рождения, продолжается. Новые технологии этого спора не разрешили, а лишь поставили новые вопросы, в первую очередь сохранности, консервации изображения. Зашла ли фотография, а вместе с ней и фотожурналистика в тупик или вышла на очередной виток развития — покажет время. Но то, что новая фотография впитает в себя все лучшее, я уверена.
Комментарии